Еще никогда в своей жизни Джошуа Вудворт не испытывал подобного дикого, животного ужаса, от которого хотелось выть, задрав голову, подобно раненному волку. И он ведь выл, несколько часов назад, когда во время репетиции его отозвали в сторону и протянули письмо. Аккуратный женский почерк, белый конверт, на котором отчетливо выписаны его имя и фамилии - ошибки быть не могло, это послание было адресовано именно ему. Джо собирался выбросить письмо, но в последний момент удержался и вскрыл конверт. Никогда еще стены Ковент-Гардена не сотрясал подобный рев. Не сказав никому ни слова, Джош бросился вниз по лестнице, расталкивая выбежавших балерин, похожих на любопытных уток, которые перекрякивались между собой, пытаясь разобраться в том, что случилось. Оттолкнув чью-то руку, пытающуюся удержать его в стенах театра, вылетел на улицу в чем был: тренировочном костюме и пуантах. Он побежал по скользкой мостовой, падая в снег и тут же вскакивая на ноги под удивленными взглядами прохожих, некоторые из которых крутили пальцем у висках, другие же качали головой и торопились отвести взгляд в другую сторону. Но Джош не замечал ни кого, как не замечал и потом сидя в зале ожидания, в кресле самолета. Весь мир исчез. Взорвался и потух, сузившись до размеров клочка бумаги, на котором уже не так отчетливо читалось: "Сегодня твое солнце погасло". Четыре слова. Четыре чертовых слова непрестанно крутились в его голове, независимо от того, читал ли он письмо, или комкал этот чертов листок в руках, не в силах порвать его или выкинуть. Самолет готовился к посадке, постепенно снижаясь, а вот волна ужаса вовсе и не думала уменьшаться.
Это не правда! Он не мог! Не мог... Только не он. Только не так, когда его не было рядом. Джулиан! Как ты посмел умереть? Как ты посмел оставить меня здесь одного?! У нас не может быть такой конец. Слышишь, не может быть такого конца! У нашей пьесы совершенно другой финал. До крови прикусывая большой палец и опуская голову, отчего отросшие и спутавшиеся черные волосы скрыли бледное лицо, заставив сердобольную соседку средних лет заботливо поинтересоваться, а все ли с ним хорошо? Бедная наседка, она явно не ожидала получить в ответ на заботу ряд отборных ругательств и угроз, сводящихся к тому, что если она не отстанет от него со своей помощью, то помогать уже придется ей самой. О, как же он ненавидел всех этих заботливых куриц, хлопающих крыльями по делу и без. И ты оставил меня одного с ними! Скажи, что это не так, Джулиан! Скажи, что это не так... вот сейчас шасси коснется земли, откроется дверь, я выйду из самолета в твой обожаемый Париж и обязательно столкнуть с тобой за одним из поворотов. Ты удивленно вздернешь брови, возможно, бросишь что-то пустое и надменное, а я... я... пожалуйста, скажи, что все так и будет, и ты ждешь меня за одним из поворот на пути к твоему дому. Ведь это не правда, что тебя нет, тебя не может не быть, ведь я-то живой.
Но Вериндера не было. Он не скрывался ни за одним из поворотов, ни в одном из переулков, и напрасно Джошуа искал его лицо среди толпы людей, принюхиваясь и стараясь отыскать запах его любимых сигарет среди какофонии прочих ароматов, удушливо сладких или, напротив, невыносимо пошлых. Париж утерял его запах.
Задыхаясь от быстрого бега, то и дело поправляя соскальзывающие с плечей пальто, застегнутое через пуговицу, а то и две, замерзшими и дрожащими пальцами, Джошуа мчался погороду в сторону квартиры Джулиана и Этель, моля Господа о том, чтобы сейчас ему на голову упала звезда, и он проснулся бы у себя дома, а все это оказалось бы одним страшным сном. Кошмаром, вызванным тяжелей неделей. Пожалуйста, пожалуйста, пусть все это будет недоразумением, сном, который вот-вот прекратиться. Холодный ветер резал горло, сердце болезненно сжималось, и все яснее становилось, что это ужасающая реальность, а не кошмарный бред.
Взлетев по лестнице, не разжимая кулака, со скомканной в нем бумажкой, постучал в дверь, прося Высшие силы о том, чтоб дверь ему открыла не надменная гусыня, а надменный нарцисс. Не могло, не могло его Солнце погаснуть. Джо просто не мог в это поверить. Растрепанный, раскрасневшийся от быстрого бега, в помятом и перекошенном пальто, под которым проглядывалась наспех надетая рубашка, со встревоженным взглядом и дрожащими губами, повторяющими одно и тоже: "не правда" – Джошуа Вудворт не был похож на себя.

Он слышал шаги за дверью, улавливал движение по ту сторону стены, на короткий миг кулак перестал отбивать барабанную дробь, но дверь не открылась, а шаги, что до этого звучали по нарастающей, теперь будто прокручивали в обратную сторону. Джоша обдало жаром. Жгучий кипяток заструился по его волосам, лицу, глазам, оголенным участкам кожи, заставляя поджать губы и вновь настойчиво ударить кулаком в дверь. Ведь ты там, Джулиан. Я знаю, что ты там. Выйди ко мне. Распахни дверь, вели мне убираться к черту, и я буду счастлив, как никогда, только покажись передо мной живым. Назови меня "бездарностью", "ничтожеством", только открой эту дверь и появись уже передо мной. Скажи, что не желаешь меня больше видеть, соври, что счастлив в барке с этой идиоткой, что тебе хорошо с тем молокососом, что я для тебя никто и никогда ни кем не стану, скажи, что устал от меня, что я тебя осточертел, что я самый ужасный из всех людей, только появись Джулиан, докажи мне, что ты жив, и я не просто так стучу по твоей двери. Я буду улыбаться, даже если сейчас ты выльешь мне в лицо ведро помоев, только откликнись! Ты же знаешь, что никто... никто в этом мире не будет стучать так в твою дверь, кроме меня. Вериндер ты не мог меня оставить! Не мог... перестав колотить по двери, провел пальцами по узору на ней, прикрыв глаза и тяжело вздохнув. Если бы он только мог просочиться через замочную скважину и оказаться внутри комнаты, если бы только мог пройтись сквозь эту стену. Джулиан, ты же просто спишь, правда? Ты просто не слышал, как я зову тебя. Просыпайся, ну же! Еще один удар, и за дверью вновь раздаются шаги. Сердце замирает, подскакивает к самому горлу и с оглушающим грохотом падает вниз, когда на лестничную площадку выходит она, а не он. Невольно сделал шаг назад и замотал головой, будто от этого женское тело могло превратиться в мужское. Какая глупость! Все это не больше, чем просто дурной сон.
-Мне твоя жизнь не нужна, - ни один из них даже и не думал тратить время на приветствие. К чему оно? Джошуа вовсе не желал этой женщине здоровья и никогда не скрывал этого. - Что это за глупая шутка? - разжимая кулак и бросая к ногам Этель скомканное письмо. - Скажи, что это не правда. Он жив, и у тебя просто дурное чувство юмора. – наверно, если перед Джо положили бы холодное тело Вериндера, он и тогда продолжал бы мотать головой и утверждать, что все это неправда, что его обманывают. Юноша просто не мог поверить в то, что Джулиана больше не было. Блондин был для него чем-то постоянным, константой, которая не могла ни исчезнуть, ни измениться, ведь это не правильно, не логично. - Я не верю последнему слову, - прошептал, не в силах больше кричать. Голос был утерян еще там, в стенах Ковент-Гарден, когда до его разума дошел смысл написанных аккуратных почерком слов. Уж лучше бы он так ничего и не понял, а написанное осталось бы всего лишь набором крючков, завитков и кружочков. - Признайся, что ты соврала, чтобы позлить меня, унизить или для чего ты там это сделала? Я не понимаю женской логики. Впрочем, не важно, - нервно коснулся волос, проводя вдоль их длины дрожащими не то от холода, не то возбуждения пальцами. - Просто признайся, что это вранье, и я отстану от тебя. – не приближаясь к Этель ни на шаг, прошелестел, комкая край своего пальто. Он, правда, был готов уйти, если это послание окажется ложью. Уйти без скандалов и склок, только пусть уже рот этой женщины откроется и с губ слетят заветные и столь ожидаемые слова. И Джо не будет ее мучить сегодня. Не будет кричать, не будет обзываться и плеваться ядом – на это просто нет сил – только пусть она скажет правильные слова, те, что нужно, а не свою ложь, что метко ударяет в самую цель, заставляя его корчиться от невыносимой боли.
-Он ведь жив, да? - и в голосе змея, нахальном и дерзком до этого момента, слышится надежда.

Джошуа впервые видел, как плачет женщина. Разумеется, балерины не раз закатывали свои капризные истерики. Но это были именно истерики. Наигранные всхлипы, вздохи, заламывание рук, тело заходящиеся в уродливых конвульсиях, голос, срывающийся на ультразвук, недовольно наморщенные носки, искривленные рты - в это невозможно было поверить. Конечно, находились идиоты, которые клевали на подобное и спешили утешать несчастных девиц, протягивая им своим платки, поднося стаканы воды и прочие-прочие-прочие ненужные действия, когда хватило бы одной сильной пощечины по омерзительному лицу. А здесь все было совершенно иначе. Не было ни выламывания пальцев, ни запрокидывая головы, ни прикусывания губ, ни беспорядочных метаний. Были только слезы. Они замирали на ее длинных и черных ресницах, а затем падали вниз, на щеки, губы, воротник костюма. Джо смотрел на них и не мог отвести взгляда, настолько поражающим было это зрелище. Этель была сильной женщиной, как бы Джош к ней не относился, но этого он отрицать не мог, и сейчас эта женщина плакала перед ним, не скрывая своих слез. Крупных, просто огромных слез, от которых моментально еще сильнее покраснели глаза и распухло лицо. В любое другое время Джошуа нашел бы колкое сравнение с подобным, но только не сейчас, когда с каждым произнесенным Этель словом, земля уходила у него из-под ног. Поверить в ее слова было еще сложнее, чем в то, что эта железная леди может показать кому-то, к кому она явно не испытывает и не будет никогда испытывать теплых чувств, свои слабости.
-Это не правда, - качая головой и делая еще один шаг назад, упираясь спиной в стену, чтобы не упасть. Ноги подгибались, и собственное тело казалась невероятно тяжелым, словно вместе с отзвучавшими фразами в него залили, как минимум, три стакана свинца. – Он не мог. Не мог этого сделать, - Джошу хотелось кричать, но из его горла вырывался лишь едва различимый шепот, будто вокруг шеи стягивалась невидимая удавка, перекрывающая доступ кислорода. Он был готов сейчас умереть. Умереть возле этой стены возле его квартиры в этом ненавистном городе, в котором с ним никогда не происходило ничего хорошего, кроме одного единственного раза. Умереть пригвожденным ее словами, к которым юноша был абсолютно не готов. Несчастный случай, убийство, неизлечимая болезнь - все это было не так страшно, как четыре слова: "он сам так захотел". Опять четыре слова. Что за ужасное число! - Я не верю. - опускаясь по стене на холодный пол и рывком расстегивая пуговицы на пальто. Несколько штук со звоном покатились по ступеням вниз, затерявшись где-то в темноте. Все это было не важно. Теперь ничего не имело значения. Джошуа закрыл лицо руками, сдавленно застонав, подобно подбитому зверю, а перед его закрытыми глазами проносились сцены того безумного дня, когда их покинули мистер Кроудер. Он выпрыгнул из окна. Джулиан - с моста. Получается, ему остается залезть на самую вершину Эйфелевой башни и сигануть вниз, хоть в чем-то опередив этого выскочку. Джо нервно улыбнулся, начав кусать большой палец, глядя на свои перепачканные и на сквозь промокшие туфли. Он одел летние. Что за идиот. Давай же Вериндер, съязви по этому поводу. Почему ты молчишь, Джулиан? Почему?
-Если он умер, где его тело? - не поднимаясь с пола, прошептал пересохшими губами. - Я хочу с ним попрощаться. - откусывая от пальца кусок кожи и начиная языком зализывать место укуса. - Если он уже похоронен, скажи мне место его могилы. – наконец-то поворачиваясь к женщине лицом и упираясь руками в пол лестничной площадки перед собой. – Я не сделаю ничего такого, только скажи мне место, где он похоронен. - вот сейчас, с минуты на минуту она проколется и выдаст свою ложь. Да-да, с минуту на минуту ложь расстроится и правда выплывет наружу. – Если он конечно же мертв. – это было последняя ниточка, последняя надежда, за которую Джош ухватился в своем отчаянье

Поставьте их рядом, и многие сочтут их за брата и сестру. Одинаковый цвет волос, глаз, взгляды и даже улыбки - они были разнополыми копиями друг друга, и от этого признать ее правоту было не сложнее, а неприятнее. Дурачка Софи. Ха, с ней было так легко бороться. Глупая, нервная девочка, к тому же еще истеричная и капризная до ужаса, если бы Джошуа знал, что все так выйдет, он бы никогда не совершил тот опрометчивый поступок. Никогда? Ты и сам не веришь в это, Джо. Слушая слова Этель, которые будто долетают через плотное и ватное одеяло, ты отчетливо видишь правду, на которую так долго закрывал глаза. Ты не кричишь, не требуешь дать ответ на вопрос. Не хватаешь ее за руки, за волосы, не сжимаешь своими пальцами ее узкие плечи и не трясешь, пытаясь выбить ответ. Неужели ты поверил, Джош? Но как неожиданно звучат некоторые из ее фраз. Ты ведь об этом даже не догадывался, правда? Ослепленный своей ревностью, желчью, кипящей ненавистью ты не видел того, что, оказывается, было так очевидно. Поздравляю Вас, мистер Вудворт, можете кусать свои локти и кататься по полу в истерике, Вы заслужили титул самого большого идиота из всех. А в голове звучит его голос, насмешливо и холодно спрашивающий: "разве не этого ты хотел? Можешь быть доволен, Джош, на твоем пути больше никогда не появится выскочка". Нет! Нет! Нет! Я совсем не этого хотел, совсем не этого... пальцы сжимаются в кулаки, но безвольно разжимаются вместе с последними словами женщины, заставляющими вскинуть голову и вырваться из пучины собственных мыслей. По факту между ними была разница всего лишь год, на деле Джулиан был старшего его чуть ли не на десяток. Хлопнула дверь, и вместе с этим хлопком внутри что-то оборвалось, закрутилось, завертелось и понеслось вниз. Уже не больно. Уже просто не может быть больнее.
Поднявшись на ноги, прижался разгоряченным лбом к холодной стене коридора. Ноги будто приросли к площадке, не позволяя сделать с нее ни шагу. И что дальше, Джошуа? Ты не любил его - любви не бывает так много. Ты не ненавидел его - ненависть не бывает такой приятной. Если бы это было одно из этих чувств! О, как легко тогда бы было. Как просто можно было бы забыть. Забыться. А так... а так мучительно и тяжко, и бледные губы прикасаются к пальцам, сломанным три года назад. Ты ведь восхищался этой рукой, считал ее самой красивой частью своего тела, несмотря на то, что для других она была уродливой и омерзительной. Не потому ли ты ее вечно прятал в перчатке, чтобы никто, никто не мог любоваться ей, кроме тебя. Ей - рукой, которую он сломал. Ты приспособился есть изувеченной рукой, писать искривленными пальцами, но сможешь ли ты теперь жить с искалеченным сердцем? И некого винить больше, кроме себя. Ты даже не пытаешься оправдать себя тем, что и помимо тебя у него могли быть неприятеле и проблемы. Только вот они ведь все менялись с годами, приходили и уходили, а ты был вечен все долгие одиннадцать лет. Одна большая невзгода по имени Джошуа Вудворт. Да, многие ломались из-за куда больших проблем, а некоторые и из-за совсем крошечных пустяков. Скорей всего ты не был единственной причиной, только ведь от этого совсем не легче.
Забавно, впервые начал думать о том, каким идиотом был. И если бы поступал немного иначе, то он мог бы быть живым. Он мог бы открыть дверь, а дальше не важно, что было бы. Горький комок подступает к самому горлу, а слез нет, они все куда-то делись. Наверное, их смыло в том черном водовороте чувств. Вновь открылась дверь, и в во взгляде голубых глаз заблестела надежда, которая тут же погасла, сменившись удивлением и шоком. Его пуанты. Джош узнал бы их из тысячи, в кромешной темноте и не только из-за осколков и въевшегося запаха крови. Почему, Джулиан? Наклонившись, поднял пуанты, проведя пальцами по торчащим осколкам. Кусок фарфора так и остался лежать у его ног. Чудовищные подарки, сделанные в порыве безумства. Они принесли ему славу и оставили ужасные отметины на теле. Джо молчал, пропуская слова Этель через кожу. Невозможно измениться за один миг, да и за один день в принципе тоже, но что-то хрустело внутри.
Так часто считая других неправыми, я только сейчас заметил, как глубоко заблуждался сам. Тебе не должно было быть в моих безумных снах. В моей безумной жизни. Тебе - светлому, прекрасному было совсем не место в моем безумстве, в которое я толкал тебя с поразительной настойчивостью. Ты - сосредоточения света, я - твоя полная противоположность. Я возгнал нас на крест и распял. Экстаз и агония, но тебя больше нет, и терновые ветви опивают лишь мои ладони и ступни, впиваясь в кожу и даря одну лишь агонию без следа былого наслаждения. Этель готова поменяться со мной местами, а, знаешь, я готов поменяться с тобой.
Так много сделано, так много сказано, а самое главное так и осталось висеть камнем на моей шее. Джулиан.
-Прости меня. – подойдя к двери, произнес отчетливо и громко, сжимая пальцами его пуанты, прижатые к груди.