Господи, дай ответы мне на мои вопросы. Господи, подари озарение. С рождения моего люди клеймили меня грехом, обливали грязью, говоря, что я не угоден тебе, что мое существование оскверняет твой взор, что я есть порок во плати своем. Я не верил им, но слова их впивались мне в душу, разрастаясь кустарником колючим, и ветви его опутали меня изнутри, своими шипами пронзили нутро мое, наполняя болью каждый день мой на земле этой грешной. Почему ты создал меня таким, Господи? Почему не наделил кротостью и покорностью? Зачем ты даровали мне такие амбиции, не заложив ни толики таланта? За что ты так жесток со мной, Господи? Не даровав мне личины человеческой, ты наделил меня змеиной сутью, и умираю я теперь, отравленные собственным ядом. Разве не должен был я названным отзвуком имени сына твоего быть любимцем твоим, Господи? За что вновь и вновь ты заставляешь, меня ломать себя? Мои ноги стерты в кровь, и каждый шаг отзывается болью. Мои руки переломаны не раз, а сердце мое гниющие яблоко с червями, пожирающими его изнутри. Господи, я не прощу тебя о спасении. На плечах моих груз не только грехов моих, но и прегрешений его. Скажи, Господи, зачем послал ты его на мой путь? Что должен я отдать ему или получить от него, Господи? Отчего моя жизнь крутится вокруг него, словно и нет никого более? Зачем, Господи? Одиннадцать лет я убивал его и возрождался сам. Одиннадцать лет я горю в огне, после которого пламени Ада покажутся мне Раем. Почему именно он, Господи? Почему ты не сделал меня подобным ему? Отчего ты словно слепил меня по образу его, но заменил плавность линий острыми углами, спокойствие буйностью, разумность безумием. В чем замысел твой, Господи?! Ответь мне... я тону в темноте, и темнота пожирает меня. Я тяну руку, но свет так больно бьет. Я плутаю и не выйти мне на путь праведный. Я был рожден далеко от него по умыслу твоему или случайности... не важно... зачем ты дал мне этот ослепительный свет? Мне созданному только из тьмы? Какой твой замысел?! Господи!
Тихий хруст снега под ногами, замерзшие пальцы комкают воротник пальто, а изо рта вырываются белые облака при каждом выдохе. Сердце бьется, волнительно и быстро, сжимаясь до боли. Джошуа так давно не был в церкви. Он никогда не знал ни одной молитвы, чем не мало огорчал своего отца, желающего, чтобы его чадо было правильным во всем. Но мать это никогда не волновало: "говори с Господом так, как тебе нравится: как с другом, как со мной, как с отцом - но только будь искренен и тогда он тебя обязательно услышит" - именно так она и говорила утром каждого воскресенья, когда они направлялись в церковь. Но Александра никогда не говорила о том, что Бог может ответить. Все призывают тебя быть честным с Господом, но никто не говорит о том, что и он будет честен с тобой. Но люди все равно верят, что всевышний говорит с ними и ищут знаки там, где их никогда и не было, истолковывая увиденное так, как выгодно им. Джош не искал ответов Божьих, хотя не раз обращался к нему с вопросами. Иногда лучше не знать ответов, особенно на те вопросы, что мучают сильнее других.
Поднявшись по ступеням к двери церкви, отряхнул снег с ботинок, с плеч и темных волос, что спутались во время метели. Покрасневшие от холода пальцы сжали дверную ручку, но не спешили тянуть ее на себя. Юноша еще не был уверен в правильности своей идеи. Он еще может вернуться и выпустить пар на стенах своей квартиры, которым и так досталось за этот месяц. Тяжелый вздох. Еще один и еще. Пальцы сводит судорогой, но Джо все ни как не может решиться. Это ведь так просто. Одно движение и все. Разве ты забыл, Джошуа, как в детстве восхищался красотой этого храма и был горд своим именем. Ты ведь еще не забыл это чувство, что переполняло тебя каждое воскресенье, когда Александра была еще жива и молода, а ты юн, но уже испорчен. Невольно в голове пронеслась мысль, что если он загорится, переступив порог церкви, то никто и не удивиться, а пепел его будет развеян над грудой мусора вдалеке от города. Печальная кончина, но за то какая интересная! Пальцы сильнее сжали ледяную ручку. Дверь оказалась на удивление тяжелой, а храм - пустым.
Его шаги гулким эхом разносились по пустому собору, вторя ударам сердца. Ладони взмокли, как у мальчишки, идущего на разговор с отцом, после которого его в лучшем случае выпорют розгой раз пятьдесят. Джошуа никогда не пороли. Возможно, если бы его отец был более тверд, а мать не настолько любила собственное дитя, его воспитание было бы несколько иным, да и сам он вырос бы совершенно другим. Облизав губы, вошел внутрь конфессионала.
-Святой Отец, я хотел бы исповедаться.

По ту сторону закашляли, и Джошуа растерянно посмотрел перед собой, вытянув руки. Они согревались, и тепло изгоняло холод мелкими и частыми уколами невидимых игл. Можно ли, расценить этот кашель как знак к тому, что ему разрешено говорить, или следует подождать еще немного? Вздохнув, запустил пальцы в спутанные волосы, наклонившись вперед. Чем дольше он тянул, ожидая позволения начать, тем сложнее было открыть рот для первого слова. С каждой секундой новая петля сшивала его губы между собой, сдерживая тайны, что юноша так долго и с завидным упорством прятал ото всех. Ничего страшного не случится, если он сейчас откроет рот, если покаяться в совершенном, ведь Джулиан никогда не узнает об этом. Здесь только он и Святой Отец, который будет беречь его ужасные тайны до конца дней своих, разве не так?
-Я никогда раньше не исповедовался, - вновь начал говорить, выпутывая пальцы из волос и провод ладонью по щеке, - но, наверное, все рано или поздно случается впервые, - слабо улыбнулся, прикрывая глаза и пробуя собраться с мыслями. Не обязательно же начинать с самого начала, можно дать себе несколько минут настроиться, только бы подобрать нужные слова, только бы найти те, что могут все объяснить. Трудно? Так долго плевался и брызгался ядом, что позабыл, как это нормально общаться. Стало тяжело дышать, внутри исповедальни было невыносимо жарко, и тонкие пальцы принялись расстегивать пуговицы на зимнем пальто. - Поэтому не сердитесь, если я что-то скажу не так, и, - замолчал, запрокинув голову назад и упершись затылком в стену, - Святой Отец, я поистине ужасен. - Джош не смог сдержать горькой усмешке, в которой растянулись его губы при этих словах. Он действительно был далеко не хорошим человеком, и были те, кто его боялись и те, кто избегали, не желая иметь с ним ничего общего. Но ведь были и на этой грешной земле и те, кто совершали более ужасные поступки, от которых и кровь леденела в жилах, и глаза наполнялись слезами, и выворачивало на изнанку. Вот только не все из них понимали, что творили. Не каждый, совершая злодеяние, отдавал себе в этом отчет. Разве можно называть их ужасными, если разум их как у детей, ломающих игрушки ради интереса. Не потому ли ты называешь себя ужасным, Джо, что иногда тебе нравится осознанно делать то, что не следует, нарочно переступая черту морали и общепринятых норм?
Сняв пиджак и положив его рядом с собой на сидение, поправил воротник черной рубашки. Пора было закончить с прологом и перейти к первой главе. Но в горле все пересохло, как и вчера, когда стоя перед Вериндером, сумбурно извинялся, прося помощи в своем неповторимом стиле. Нет, тогда было еще хуже, сейчас, по крайней мере, не было видно лица Отца, скрытого за тканью, натянутой на окно между кабинками. А если не видно лица, то можно говорить, не опасаясь наткнуться на горящий презрением и праведным гневом взгляд. Проведя тыльной стороной ладони по губам, подумал, что ему повезет, если вообще дослушают до конца, а не попросят покинуть церковь в середине исповеди.
-В моей жизни есть один человек. Мужчина. - подняв голову и глядя на низкий потолок конфессионала, начал говорить после затянувшейся паузы. - Но я пришел не признаваться в мужеложстве. Я начал испытывать тягу к мужчина уже давно, и не считаю это грехом, к тому же этот человек, - пальцы левой руки коснулись изувеченной ладони, медленно заскользив по старым шрамам. - Если бы я любил его, как принято любить, то меня бы здесь не было. – закрыл глаза, позволив воспоминаниям из детства заиграть красками на несколько минут, пока веки плотно сжаты и тусклая резная тень от ресниц падает на бледное лицо. – Мы познакомились, когда еще были детьми, и никогда с тех пор я не испытывал ничего подобного. Будучи ребенком, я пытался сломать его: портил костюмы, наполнял пуанты стеклом, устраивал бессмысленные драки. И знаете что, Отец? Он не отвечал мне, лишь спустя восемь лет, он нанес свой первый удар, доведенный мной до предела. – не открывай глаз, продолжай бродить по воспоминаниям, которые пока еще не так ужасны, как предстоящие дальше откровения. – Мне было больно и между тем какое-то странное чувство гордости появилось внутри. Я наконец-то стал его врагом. Иногда я думаю, что если бы тогда он не ответил, то все было бы совершенно иначе, и я не терзал бы ни его, ни себя.

Джошуа больше не молчал, но ему казалось, что все слова, что слетают с его языка, не имеют ни какого смысла. Да и как вообще можно облачить в слова то, чему ты сам не можешь даже дать имени? Это было куда тяжелее, чем юноша думал вначале. Мысли путались между собой, менялись местами и словами, бегали по кругу, не давая сосредоточиться на чем-нибудь, и все же это следовало сделать. Джо не до конца понимал, откуда у него вообще взялась уверенность в этом, он просто так чувствовал. Разум вообще был чужд поступкам этого человека, что жил мгновениями, подчас невероятно прекрасными, но иногда и столько же отвратительными. Он раздирался противоречиями и воплощал в себе не один, а целое множество парадоксов, если бы только навести порядок в себе, было бы так же просто, как и убраться в комнате. Правда, для Джоша и последнее всегда являлась непосильной задачей. Состоящий из хаоса, несущий за собой только лишь катастрофы и разрушение спокойствия, Вудворт чувствовал себя спокойно среди разрухи и вечного беспорядка, коих в его маленьком квартире было предостаточно. Не жилище человека, а огромное воронье гнездо, в котором разобраться может один хозяин, для всех остальных попытка сделать хоть шаг может увенчаться, как минимум, сломанной ногой. Беспорядочный и сумбурный, разрываемый страстями и эмоциями, он был похож на черную дыру, пытающуюся поглотить вселенную по имени Джулиан Вериндер.
Облизав губы и проведя указательным пальцем по подбородку, Джошуа попытался выловить из всего урагана мыслей ту, что могла бы все расставить на свои места, но такой мысли не было, хотя, быть может, он просто плохо ее искал. Черные волосы падали на лицо, закрывая глаза, взгляд которых скользил по темным стенам исповедальни, ища за что можно было бы зацепиться. Но ничего не было. Разве ты не знал, Джош, что в таких местах надо разбираться в себе, думать, а не пытаться убежать собственных мыслей. Ведь ты, как и многие другие, кто посещает храм, пришел для того, чтобы очистить свою душу. Так может, хватит метаться? Успокойся, несчастный, пора твоей душе отдохнуть от нескончаемого бега, что длился так долго. Ни минутам, ни часам, ни дням, а годам было равно время этого марафонского забега. Твои руки дрожат, ты снова прикусываешь губу, готовый говорить.
-Его танец восхищает меня. Отец, если бы Вы только видели, как он танцует. Я не могу сидеть на месте, когда вижу его парящим над сценой. Меня колотит, и между тем сердце словно разрывает нож, он заходит все глубже до самой рукояти, разрезая на две половины, и я испытываю и радость, и боль от этого чувства. Я упиваюсь этим ядом, теряя рассудок... разум... я падаю на дно и утягиваю его за собой. – с гулким ударом запрокинул голову назад, коснувшись затылком стены. – И я выплескиваю на него все, что есть в моей душе, будь то злоба или счастье, будь то ненависть или радость – я выплескиваю на него все, ведь не умею иначе показать свои чувства. Хочу ли я, чтоб он в них захлебнулся? Да. И мне стыдно за это. – понизив на последней фразе голос, прошелестел юноша. - Мне стыдно, что я не могу сдерживать себя в этом, что не могу как-то иначе показать ему то, что внутри. Знаете, он слишком аристократичен, - горько усмехнулся уголками губ, - мне бы наполнять его бокал вином и говорить напыщенные и пустые фразы об его таланте, а не разрезать его спинку куском фарфора. Но я не могу. Не могу иначе. – Джошуа хотел кричать, и между тем говорил все тише и тише, - и в этом мой грех. Я убиваю его. Убиваю все то немногое и хорошее, что было между нами, те хрупкие воспоминания, наполненные теплом, я сжигаю все это своей агонией. Я запутался. - устало опустив голову вперед и наклонившись. - Я свожу его с пути, наслаждаюсь минутами нашего перемирия, нет в мире ничего прекрасней, чем они: ни криков, ни угроз, ни яда, прикосновения, поцелуи, ласки, а затем... когда нам приходится вернуться в реальный мир, в котором он так недосягаем для меня, я вновь кидаю в него оскорбления. – вздохнув, закрыл лицо руками. – Какой из них я настоящий? Тот, что наносит удары? Или, тот, что, смесь, валит в снег? Оба. – переплетя пальцы, прикрыл ими рот. – И об этом я тоже сожалею. Он разрезал меня на две части, и каждая из них борется внутри меня.

Резко поднявшись на ноги, Джошуа заметался по исповедальне, подобно дикому зверю, загнанному в клетку. Он наматывал круги, что-то бессвязно бормоча себе под нос, не обращая внимания на Святого Отца за стеной. Остановившись напротив свечи, протянул к слабому огню руку, почти касаясь пальцами танцующего красного языка. Завораживающее зрелище. В этот мире, таком необычайно сером и скучном, действительно можно смотреть вечно лишь на некоторые вещи: как горит огонь, как бежит вода, и как Джулиан Вериндер идет с ним рядом, ведомый его рукой, сжимающей тонкое запястье. Если бы сейчас оказалось, что Джу здесь, то Джош, ни на секунду не задумываясь, разбил бы свою голову. Обо что? Да хоть вон об ту статуэтку молящегося ангела. Все лучше, чем жить, зная, что этот надменный нарцисс слышал его откровения. Хотя, если подумать, то в те ночи, скрытые ото всех, он ведь исповедовался перед ним, пускай и не так долго, как сегодня в темных стенах конфессионала.
-Иногда мне кажется, что он делает это нарочно, - прошептал, проводя пальцем по статуэтке ангела, подобная стояла у его отца в кабинете. Кажется, она досталась ему от покойной прабабушки на какой-то глупый семейный праздник. Зачем все это? Если нужно, то Бог и так услышит тебя. А если ты не искренен, то хоть заставь все свечами все равно вопрос останется без ответа. - Он словно назло выводит меня из себя, а я не могу ему сопротивляться. - беря ангела в руки и начина его крутить, внимательно вглядываясь в белый и ничего не выражающий лик. - Я могу сосчитать все свои вспышки, и чуть ли не каждая вторая из них была вызвана им или связана с ним... - во время прикусил язык, так и не назвав имя юноши. - Я должен перестать, но я не могу. Не хочу, - последнее было сказано гораздо тише, почти неслышно произнесено одними губами. - И в этом я тоже каюсь. Я должен сдерживать свой гнев, однажды он чуть не убил его. Это было не так уж давно, всего несколько недель назад. - вернулся на скамью, все так же сжимая хрупкую фигурку ангела в своих пальцах. Ее было так легло сломать, точно так же, как и руку Джулиана, тонкую и бледную, за которую Джош так часто его хватал, уводя за собой от невесты, от толпы зевак, от прохожих, если бы только он мог увести его так от всего мира, если бы только мог. - Кусок фарфора. Белоснежный, с тонким узоров в виде паутины он раньше  был частью одной очень дорогой вазы. Я спрятал его в костюме. Сзади на подкладке, в том месте, что будет находиться между лопатками. - свободной рукой Джошуа водил в воздухе, словно сейчас перед ним был тот самый костюм. - Я знал, что его не заметить, если посмотреть в спешке, а перед выступлением обычно костюмы так и рассматриваются. Я был уверен, что никто ничего не заметит, пока не станет слишком поздно. - голос Джо дрогнул. - Он сам виноват. Зачем он позволил этому мальчишке так фамильярно с собой обращаться? - вновь вскакивая со скамьи, кружась по замкнутому пространству волчком, до предупредительного хруста сжимая пальцами статуэтку крылатого юноши. - Прекрасно. Хотел провести этот вечер с ним, так зачем было появляться передо мной? В этот вечер я не искал его, я не хотел его видеть, но нет, мы так не можем. Мы хотим, чтобы к нам были прикованы все взгляды, даже моих глаз, что ему так ненавистны. – замер в центре исповедальни, опустив голову и до боли прикусив губу, пытаясь привести себя в чувства, но все напрасно. – Глупый нарцисс. Кому он будет нужен, когда пропадет его красота? Когда угаснет его молодость? Его тело в шрамах, которых пока никто не видит, но морщины рано или поздно, покроют его лицо, и кому тогда он будет нужен, кроме меня? – с оглушающе громким звоном ангел пал на пол. Это не было похоже на исповедь, Джошуа просто вскрывал себе душу, выпуская все то, что так долго держал в себе. – Я с ним рядом одиннадцать лет. Я был верен, как не бывает верна ни одна женщина. Он сам вложил кусок фарфора в мою ладонь и повернулся ко мне спиной. – дрожащей рукой возвращая статуэтку со сломанным крылом на место. – Но, Святой Отец, я не чувствую радости. Видя его в крови, я был поражен и восторжен, потому, что он был только моим. Но занавес опустился, и эти чувства ушли. Он виноват сам, но и моя вина не меньше. Я не смог сопротивляться. Я никогда не смогу извиниться перед ним. Сказать: "прости меня". – обычно столь громкий голос был лишь своим собственным глухим эхом. – В горе и радости мы всегда будем вместе, - горько усмехнулся, - мы вместе лишь в горе, а точнее в агонии наших… нет, моих желаний.

Отредактировано Joshua Vudvort (2012-12-23 19:07:27)

Рывок к двери, тонкие пальцы сжимают ручку, а разгоряченный лоб прижимается к холодному дереву. Бежать, бежать отсюда прочь, распахнув дверь исповедальни, оставив осколки на полу и черное пальто на скамье. Бежать прочь, как можно быстрее и дальше, ведь он задыхается от собственных откровений в этой маленькой комнате, похожей на гроб. Выбежать на улицу, ворваться в снежный и белый Лондон, разрушив его чистоту своей чернотой и грязью. Вздохнуть полной грудью морозный воздух и зайтись в кашле, режущем горло подобно куску фарфора. Жарко, невозможно вздохнуть, и пальцы сильнее сжимают дверную ручку, но нет щелчка, и Джошуа просто стоит, прижавшись к деревянной двери лбом, на котором блестит проступившая испарина. Сбивчивое и тяжелое дыхание, бескровные губы то открываются, то закрываются, не издавая ни звука. Как тяжело. Спасибо, Господи, что все эти слова будут похоронены в сердце священника и никогда, никогда не дойдут до его ушей.
-Я ищу его силуэт в разношерстной толпе, оборачиваясь и чудом сдерживая окрик. Я реагирую на цвет его волос, и почему у других людей бывает такой же? Я не могу забыть запах его сигарет, которые он курил в ту зимнюю, сидя на подоконнике в комнате дешевого отеля. Его шаги, его дыханье, речь, переполненная самодовольством и гордостью - я слышу их отголоски в толпе, даже если его там нет. Он словно пропитал собой весь мир, который меня окружает. Меняются страны, города люди, но я все равно ищу его в толпах на площадях, скверах и парках, даже зная, что он никогда здесь не был, я чувствую запах его сигарет в воздухе. - прикусив губу, развернулся, все так же не отпуская ручку двери и теперь упираясь в нее затылком, если бы можно было отключить все чувства: зрение, слух, осязание, вкус - тогда, наверно, Джош смог бы спастись от своего наваждения. Запереться бы в темной и пустой комнате и навеки потерять бы ключ. - Я бежал за ним из Венеции в Париж, из Лондона на окраину Франции - я так часто бегал за ним, что это уже и не кажется смешным. Это стало привычным. Почему? - губы растянулись в усмешке, которая впрочем уже очень скоро превратилась в грустную улыбку. Изувеченные пальцы наконец-то разжали ручку, и Джош вернулся на скамью, приблизившись к окошку, затянутому плотной тканью, в плотную, прошептал одними губами, - он нужен мне. - сказал и зажал себе рот ладонью, словно эти слова распороли его губы в кровь, и алая жидкость с металлическим вкусом, заструилась по ним. Было больно от слов, что так отчаянно юноша хранил в самом темном и дальнем углу своей души, не давая никому смотреть на них, и даже себе не позволяя касаться их кончиком языка. Ужасно горький вкус, но Джо все равно шепчет их снова, - он нужен мне. Я готов ждать, когда звездный мальчик растеряет свою свиту, я готов ждать, когда его жена убежит от него к другому прекрасному созданию, я готов ждать, пока золото его волос не сменится сединой, я готов ждать, чтоб доказать, что только я один всегда буду рядом, каким бы он ни был. -  встав со скамьи, присел на корточки, начав собирать рассыпанные по полу осколки, что когда-то были частью крыла ангела. Возможно, когда-то его крылья были так же разбиты во время чьей-то исповеди, и дрожащие руки так же собирали их куски, стараясь не поранить пальцы. – Но это так мучительно долго. - выпрямившись, кинул осколки на пол, с тенью улыбки наблюдая за переливающимся дождем, на некоторых капля виднелась его кровь. - Еще немного и я начну по инерции заводить руку назад, сжимая пальцами его несуществующий рукав. - вновь наклонился, начав собирать куски фарфора в ладонь. - Вы будите смеяться Святой Отец, но для меня нет более важного человека, чем он. Я ужасно лажу с людьми, - замолчав, добавил, - со взрослыми людьми, и только он один терпит меня все это время, - перебирая пальцами осколки. - Шепчет, что отдал бы все, только бы никогда меня больше не видеть, а сам... - Джошуа замолчал. Положив к ногам ангела осколки его крыла, прошептал, - и этого я не понимаю. Но я рад, что хоть в этом он не подчиняется своему разуму.