Ты закрываешь глаза, стараясь собраться с мыслями. Ты чувствуешь себя тенью, и ты являешься тенью, потому что не можешь заставить себя чувствовать. Ты хочешь лишь одну вещь – боль. Почувствовать боль на себе или насладиться чужой болью, которая пробирает до мурашек и уносит мысленно за собой. Это единственное, что может заставить тебя испытывать хоть какие-то чувства. Не думаешь, стараясь оттянуть все мысли от желаемого. Сжимаешь пальцами деревянный край стола, на который опираешься бедром, путаешься в словах и почти пугаешься, зная, что на тебя обращены несколько десятков глаз. Ногти впиваются в ладонь, кожа буквально слипается с покрытым лаком деревом, но тебе мало этой боли. Тебе надо больше, и ты знаешь, где сможешь найти свой источник. Хотя вместе с тем приходит осознание, что этот источник сейчас наверняка трахает одну из своих медсестер. Ну, или закрылся где-нибудь в обнимку с бутылкой коньяка. Медленно втягиваешь воздух в легкие, пытаешься сосредоточиться, собраться и продолжить лекцию.
- Так вот, гм. Первичная болезнь Кушинга проявляется в повышении катаболизма белков и повышении азота крови, а так же нарушении...
Спасительный дребезжащий звук заставляет автоматически разжать побелевшие пальцы и вновь прикрыть глаза. Слышишь, как шуршит бумага, как с глухим звуком тетради и учебники шлепаются на дно сумок студентов, слышишь их шаркающие шаги к выходу, их сбивчивые прощания. Просто стоишь с закрытыми глазами и чувствуешь, как ногти чуть ли не до крови впиваются в мякоть ладони.
Вторую руку сжимаешь в кулак, проводя им по тёмно-красной кожаной юбке. Тёмно-красный – это ведь цвет боли. Это её олицетворение. Плевать, что начальство с неприкрытым отвращением разглядывало каждую твою юбку, наверняка прокручивая в голове всевозможные ругательства. Тебе нравились читать на их лицах недоумение, ошеломление, может быть... отвращение?
Облегченно вдох-выдох. Довольно потягиваешься, суставы приятно хрустят, чувствуешь, как расслабляется затекшая спина. Скользишь бедром на стол, усаживаешься так, чтобы его край упирался прямо под колени, заставляя мышцы неметь.
Поднимаешь веки, и тут же нарываешься на этот взгляд. Словно вспышка, понимание. Он?

Странно, что ты его не заметила. Странно, что он вообще пришел. Странно, что решил нарушить ваше негласное правило не заявляться друг к другу на работу. Никто этого не обговаривал, но ты, тем не менее, ни разу не бывала у него в кабинете, а он, кажется, даже не знал номера твоей аудитории. По такому же принципу ты не закрывала дверь его ванной на задвижку, а Дэниел не курил на твоем балконе; ты никогда не одевалась первой у него в квартире и не целовала его в щеку, он не закрывал шторы твоей спальни непосредственно до и не включал свет непосредственно после. И тут - он стоит прямо перед тобой - трезвый, черт возьми. Еще один парадокс к начатому списку.
Тебе даже сложно определить, чего сейчас хочется больше - вонзить ногти ему в запястья - которые, скорее всего, до сих пор не зажили, - или ощутить, как его пальцы сдавливают твою шею. И то, и другое равносильно героиновому приходу, даже взгляд от одной мысли затуманивается и мурашки от затылка по позвоночнику. Боль всегда была для тебя неким фетишем, спасением, удовлетворением, такой же естественной потребностью, как голод или сон.
- И этим парнем был ты, угадала? Хотя под такое определение не очень-то и подходишь. - Пропустив мимо ушей реплику о скучной лекции, не выдерживаешь и показываешь Даниэлу язык в ответ на состроенную гримасу.
Не обращая внимания на его раскинутые в стороны руки, которые ясно давали понять о том, каких действий Брук от тебя ждет, поудобнее усаживаешься на столе и закидываешь ногу на ногу. Где-то в мыслях его пальцы уже гуляют по твоему телу, оставляя за собой дорожку выжигающей боли, заставляя выгибаться и стонать от наслаждения. А в действительности ты демонстративно стягиваешь туфли, которые занимают едва ли не больше всего места на твоем теле.
- Умеешь удивлять, однако.
Спрыгиваешь со стола и криво улыбаешься, заводя руки за спину и нащупывая молнию. Если ты до сих пор не ощутила даже тени алкогольного запаха, значит, Брук в самом деле трезв. А трезвость - в данном случае - достойна поощрения.

Зачастую все начиналось менее прозаично. Каждый раз либо пустая бутылка валялась на полу возле кровати/стола/кресла/подоконника/любой поверхности, на которую можно было хотя бы присесть, либо Даниэл успевал что-то допивать из горла/стакана, пока ты расстегивала на нем брюки. Ну, или же появлялся перед тобой уже улыбающийся во все свои здоровые тридцать два и возбужденный. И, стоит отметить, алкоголь действовал на него даже отчасти положительно, заставляя проще смотреть на вещи и практически не думать о происходящем. Машинальные движения, ведущие только к одной интересующей его цели, без особого осознания происходящего. И ты привыкла к подобной хаотичности, привыкла, что вместе с его зубами на свой шее ты чувствуешь терпкий запах виски. Привыкла к его обычной уверенности в действиях и апатичной грубости.
Сегодня все гораздо сложнее. Пока ты борешься влажными пальцами с узким язычком молнии, Брук преодолевает разделяющее вас расстояние в несколько метров и буквально прижимает тебя к столу, заставляя откинуться назад. Он рывком расстегивает неподдающуюся молнию и стискивает твои запястья. Вена бьется прямо в ладонь. Пытаешься высвободить руки, бретелька от лифчика падает с твоего плеча, его пальцы по-прежнему до боли сжимают кожу, старые шрамы начинают дико ныть. Ты слишком ярко чувствуешь этот огонь, что растекается по твоим венам. Ты слишком зависима от этой боли, которую он раз за разом тебе дарит.
Освободить руки не получается. Расслабляешь их и придвигаешься к Даниэлу как можно ближе, касаешься языком его нижней губы. Поднимаешь взгляд выше. Начинаешь осмотр с его глаз и надолго задерживаешься у шеи.
- Ты ведь можешь быть незаметным, когда захочешь.
Замечаешь сонную артерию, которая быстро бьется под ударами его сердца. Прикусываешь ее, оставляя влажную дорожку от шеи до ключиц, замечаешь, как бешено стучит его сердце и ослабевает хватка пальцев. Пользуешься моментом, выводишь руки из-за спины и толкаешь Брука в грудь, резко подталкивая его к столу и прижимая так же, как он тебя всего несколько секунд назад.
Короткий и емкий вопрос заставляет остановиться. А действительно - здесь? Вариантов мало, и ты слишком занята, чтобы выбирать. В лаборантской слишком много ломких и бьющихся предметов. И кроме шатких полок опереться можно лишь на холодный пол. А там, кажется, никто даже не убирается. Каморка для швабр? Смешно. Когда на голову свалится ведро - будет еще смешнее. Ухмыляешься своим мыслям и снова кусаешь Даниэла за ключицу.
- Здесь.

Ты готова смеяться от переполняющих тебя эмоций. Одежда кончается слишком быстро, Даниэл нетерпеливо стаскивает с тебя белье, и даже чулки уже не спасают – точнее, только они остаются спасенными. Твои руки тут же отвлекаются от его груди и оказываются на спине, ногти с яростным  наслаждением впиваются в кожу. Медленно проводишь ими вниз, вдоль позвоночника, ладонью ощущая бугорки старых, уже заживающих царапин. Кем они оставлены – только тобой или еще сотней после, - определить все равно не возможно, поэтому ты предпочитаешь об этом не задумываться и  опускаешь руку ниже.
В один миг Брук подхватывает тебя на руки и быстро усаживает на стол и опускается ниже. Приходится оторвать пальцы от горячей кожи на спине и вплести их в его волосы, заставляя прижаться ближе, хотя ближе, кажется, некуда. Зажмуриваешься и кусаешь нижнюю губу, которая и без того истерзана до крови, чтобы не застонать. Волоски на руках становятся дыбом, ты похожа на наркоманку, которая принимает очередную дозу этого маленького безумия, заставляя все внутри дрожать и желать всё больше и больше. Его язык по животу, ниже, ниже, губы прикасаются к коже бедра. Мурашки на пояснице. Даниэл на секунду отрывается, чтобы дотянуться до брюк, но этого тебе хватает – пальцы пробегают по торсу, оттягивают резинку трусов и спускают их вниз. Наблюдаешь за действиями Брука и ухмыляешься при мысли о том, как же сильно он боится обрюхатить очередную девочку или подцепить от нее же какую-нибудь болячку. Подмывает съязвить на этот счет, но уже не успеваешь, твоя секунда кончается.
Сжимаешь зубы, чтобы не закричать, но сдавленный стон успевает вырваться, когда он резко входит в тебя. Откидываешься назад, опираясь локтем на стол, который тут же начинает лихо шататься от тряски. Воображение услужливо рисует картину, где ты вместе с Бруком валишься на пол, и в кабинет врывается пара особо заинтересованных студентов.
Студенты… О них, да и ни о ком другом, кто может попытаться стать свидетелем этой сцены, думать не хочется. Даже удивительно, что Дани, который всю жизнь меньше всего думал об осторожности, вдруг обращает на это внимание. Вот он, риск. Наивный, глупый, но риск. Оказаться застуканными? Что ж, почему бы и нет.
- Плевать.
Глубже, сильнее, грубее. Поднимаешься, обхватываешь руками его шею и прикусываешь мочку уха, ведешь губами по шее. Ногами обвиваешь Даниэла за пояс, прижимаясь максимально близко. В такие моменты ты просто не можешь о чем-то думать и что-либо воспринимать, поэтому смысл его слов доходит не сразу. Смешно. Когда он тебя трахает, ты никогда между делом не спрашиваешь, что он вытворял вчера или позавчера вечером с какой-нибудь сестрой милосердия или барменшей. Просто потому, что это действительно ненужное и лишнее. Потому, что кое-какие моменты ни ему, ни тебе действительно лучше не знать. Да хотя бы потому, что ты не всех мужчин по именам помнишь.
Еле слышно смеешься ему в шею, пробежав пальчиками по груди.
- Ну, допустим, его зовут Горден. - Кажется, ирония не дошла. - Ему шестьдесят пять лет, и он прихрамывает на правую ногу.
Какой смысл называть настоящее имя? И почему он вообще интересуется? Если бы на его месте был кто-то другой - кто угодно, - ты бы задумалась о ревности, но здесь даже речь не идет. Черт возьми, это же Брук. Мужчина, который ебется везде и со всеми, а таких словах как «верность» или «собственность» читал в учебнике литературы в средней школе. Если вообще читал. Беспорядочные связи и отсутствие всякой эмоциональной привязанности - в этом весь он. Да и ты тоже.
Наверное.